Честь и сознание. 

 истории не так много примеров когда человеческая масса превращалась бы в стихию способную смести все на своем пути. В ту стихию которой невозможно противостоять на уровне личности, когда любое действие человека закончиться его смертью. Не войско нацистской Германии, не войско Александра Македонского подобной стихией не являлись. Пожалуй за предельно условные примеры этой, убивающей все на своем пути стихии, можно взять, например, монголо-татарское иго. Но за историю нашествия продолжавшегося 300 лет, примеры стихийного убийства чередовались с ситуациями когда этого не было вовсе. Другим примером может быть продолжающаяся в данный момент операция по истреблению людей на территории Юго-Западная Азия, при помощи дронов-убийц. Но и здесь стихийность данного кровопролития весьма условна. 
    Если речь не идет о стихийности, то всегда есть возможность совершения поступка противостоящего насилию. Будем честны, для того чтобы убийца мог убивать, должны быть люди готовые умирать от его рук. Не массовые убийства евреев Третим Рейхом, не советский террор, не террор Красных Кхмеров, не могли бы происходить без людей готовых умирать таким образом.
    Нет, разумеется люди не хотят умирать, не хотят чтобы их убивали, но сознательно они становятся подготовленными к этому. Они сознательно делают себя жертвами, объективизировать себя по отношению к источнику насилия. Нимёллер в стихотворении "Когда они пришли…" касается бездействия сообществ, но он и касается бездействия людей в отдельности, ведь слишком легко "они" приходили, слишком легко убивали.

    Можно вспомнить и дошедшие до нас в пересказе слова Гурджиева. Георгия Ивановича в оном из разговоров спросили, что же делать человеку когда за ним приходят, чтобы увезти в лагерь. Гурджиев ответил: взять нож, участвовать в драке, не дастся живым. Многие ли люди, за которыми приходили хватались за нож? Единицы. Сложно пойти на такую жертву, дабы не допустить использования себя в качестве объекта, не допустить ситуацию когда кто-то будет задавать тебе качество жертвы. Это чувство чести человека который не допускает того, чтобы внешние факторы влияли на него (на его жизнь, его мышления) без его воли на то, проявляет себя в редких людях. Не многие на это способны. Типичный обыватель легко находит решение этого вопроса: "Ничего страшного. Неприятно, но лучше потерять честь, нежели жизнь и сознание. Или хотябы продлить жизнь на месяц, сутки, час". Это тот человек за которым приходят и он смирно отправляется в лагерь. Становясь обьектом которым может управлять внешний фактор он теряет свою форму, но сохраняет жизнь. Но, если ты спасаешь свою жизнь, теряя в замен свою честь, то займись ею как полагается! Займись тем что ты смог спасти — своим сознанием. 
    Что мы как правило видим? Мы видим человека который ругает внешний фактор. Он не доволен чем-то, что оказывает на него влияние. Он не доволен, но при этом он не пытается действовать как в отношении ситуации так и в отношении собственного сознания. Он может заявлять об этом скрыто, в кругу близких, боясь расправы, или открыто, зная что расправы гад ним не будет. Приходят за такими людьми редко. Они практически никогда не переходят тот придел за которым их требовалось бы убить. Но есть примеры когда эти люди пересекают черту, и за ними приходят. Они не тянуться за ножом. Они с недовольным лицом, обвиняя всех содяться в тюрьму, или получают дубинкой по голове. Они не проявляют себя в поступке, не пытаются дать сдачу. Отсиживая краткий срок они выходят на свободу, или вытирая кровь у разбитого носа продолжают ругать внешний фактор. Эти люди не способны как на поступок, так и на работу над своим сознанием. 
    Александр Моисеевич Пятигорский вспоминая поступки Георгия Ивановича Гурджиева говорил: "Настоящего человека ни что, не формирует. Это он формирует обстоятельства".

Прощение, вина, сознание и форма.

евозможность простить с одной стороны есть невозможность изменить свое собственное мышление, когда желание изменить его присутствует, но нет умения или сил для того чтобы это сделать. Здесь прощение (когда есть желание простить) есть поле работы, например, христианской этики, которая настаивает на необходимости совершить работу над самим собой и простить. 
    С другой стороны невозможность простить есть нехотение прощать. И опять же, с одной стороны это может быть психологическая вовлеченность в нехотение, когда оно фундируется оставшейся злостью или обидой, и человек понимает, что ритуал прощения не может состояться сейчас, он попросту еще не готов к этому; и с другой стороны, когда человек владеет своей психикой, и не прощает человека по причине необходимости не прощать. Второй случай есть ситуация когда человек видит необходимость поддерживать некое равновесие которое не должно устраняться через правило прощения — простить нельзя потому что прощать нужно не все. Эта принцип втягивающий человека по его собственной воле в механизм поддержания среды, где за действием стоит ответственность не только перед Богом или проще — его собственным сознанием, но и перед временем, культурой, цивилизацией и другим человеком, другим сознанием. Но попробуем посмотреть на этот процесс по другому. Что если мы устраним дуальность виновный — прощающий, и сведем все к одному единственному сознанию человека участвующего в мире и чувствующего возможность быть как прощающим так и виновным. 
    На самом деле, ситуация христианской этики в области прощения обращает внимание на непосредственно творящиеся ежесекундно сознание человека. Принцип искупления вины состоящий в  раскаянии, есть ни что иное как кардинальная смена человеческого сознания. Быть прощенным, отпустить грех, это изменить себя и свое сознание, — стать другим человеком, который больше не способен на сотворения прощенного греха. Именно это стоит в основе принципа христианского прощения, и безусловно за этим есть глубокая правота обращенная к основам природы человеческого сознания, к воле человека, к усилию, к возможности изменит себя используя дарованную ему свободу. 
    Дело обстоит иначе если мы обратимся не к сознанию, а к форме. Форма есть образ человека, тот образ который закреплен за ним во времени, и через время закрепляет его в культуре, цивилизации и в ви́денье его другими. Форма есть продукт сознания или его отсутствия. Пользуясь сознанием человек строит себя и свою жизнь. Не используя сознания человек складывается как получится в стихии жизненного мира. В этом отношении можно сказать что формой обладают все люди, но памятники жизни являются нам только в результате глубокой работы сознания. Плохо слепленных, наполненных эклектичными или бесформенными деталями форм значительно больше. 
    Но человек мыслящий дискретно, постоянно внутри себя рождая новые структуры и состояния сознания, бесконечно сменяющие друг друга, не способен сменить свой облик. Точно так же как не способен изменить свою историю. История и его облик, то, что я называю формой, не меняется вслед за сменой самой структуры сознания.
    Человек совершивший злодеяние и глубоко раскаивающийся в этом остается человеком совершившим злодеяние, не смотря на все. Смена сознания и раскаяние чрезвычайно важна для него, и только для него как акт исключительно индивидуальный. Как собственно и любое откровение касается лишь совершающего откровение. Но даже совершив раскаяние и кардинально изменив свое сознание он останется тем кто совершил злодеяние. 
    Допустим человек работает над своей формой. Зачем ему это делать? С одной стороны, конечно, это его облик в истории, культуре и обществе, и он безусловно важен. Это те простые вещи фундирующие честь человека и его достоинство. Но в чем смысл достоинства для самого себя? Нужно понять что истинное сознание не может творить благой поступок или избегать злодеяние имея при этом практическое представление о том, что за любым злодеянием может просто последовать раскаяние. Это исключено в самой целостности сознания, которое не способно врать себе самому. Если человек помышляет таким образом, то он фундирует момент нынешнего состояния сознания как базовый (остающийся неизменным). Другими словами, он не может раскается в своем поступке. Значит форма есть тело естественного разрастания жизни сознания. Но в чем ценность формы? 
    Форма в каком-то смысле есть история которой оперирует сознание. И можно сказать, что сознание имеет представление о ситуации когда оно не сможет присутствовать в мире через форму с которой у него имеются базовые отличия; или говоря проще — есть те злодеяния (например) которые могут случиться и быть по этому быть закрепленными в форме, и этот факт больше не позволит функционировать сознанию как прежде. И для восстановления места где сознание снова сможет нормально функционировать потребуются определенные действия. Именно эту связь формы, сознания и требующееся действия мы можем констатировать в попытке удержать форму через ритуал нравственного поступка, например через дуэль или добровольного ухода на фронт. Тоже самое мы видим в насильственном завершении формы через ритуал сэппуку или через другие формы самоубийств когда она начинает искажаться. Потеря достоинства, в частности, это потеря формы — дома (возможно временного) сознания. 
    Бесформенность не грозит ничем для живого организма, напротив отсутствие принципиальности часто служит продлению жизни. Да, память которой оперирует сознание содержит в себе воспоминания о череде безнравственных поступков, но многим это не мешает продолжать жить, если это можно назвать жизнью. Что-же пропадает вместе с пропажей формы если знаки деятельности с успехом симулируются, как симулируется честь и достоинство? 
    Пропадает истинный акт сознательной жизни. Как писалось выше человек не может раскаиваться держа в уме мысль о том, что злодеяние можно повторить и раскается снова, и таким образом иметь бесконечную череду индульгенций. Эта форма божественной милости явно послужила современной нам, извращенной нравственной установке о возможности искупления любого греха. Или о возможности попрания собственной чести, как бы на время, до того момента когда в ней снова появиться нужда. Это форма отношений явно дефективна.

Представим, что Сократ не выпил бы яд, а подумал бы про себя: «я пригожусь живым», или представим что Иисус отрекся бы от Бога, подумав про себя: «я все равно останусь его сыном». Это не возможно. 
    Человек таким образом саботирующей фигуру своей жизни, отменил бы не только всю жизнь как форму сознательного труда, но и уничтожил бы возможность истинной сознательной жизни внутри обрушившейся формы. И здесь требуется разъяснение. Нельзя обманывать себя до какой-то поры держа в руке будильник, а затем после того как прозвонит звонок перестать, как нельзя раскаиваться корыстно помышляя о следующем злодеянии. Этот будильник всегда будет на виду у сознания, а значит человек не сможет качественно переходить в какое либо состояние. Если же будильник будет выпущен из сознания то он может никогда больше и не прозвонить. Начав себя обманывать, творить злодеяния, вести себя не достойным образом никогда невозможно узнать удасться ли прекратить это делать. И далее, акт получения выгоды, корысть, страх, злость etc. в ситуация где вопрос чести и достоинства стоит на карте жизни человек, в точке важного решения, где само это событие определит дальнейшую жизнь и историю человек, саботируют чистый акт сознания устраняя его, и ставя его под такой вопрос что сознание уже навряд ли сможет функционировать как прежде. Сознание вернувшись, уже не будет той возможностью осуществления свободного акта. Печать сомнения наложенная на истинность очевидных через сознание вещей, таких как правда и лож или благо и злодеяние не позволила бы ему впредь определять эти формы, так как помышляло бы их впредь как возможно ложные. Сама форма сознательного существования как свобода через которую человек способен видит свои поступки как благие или злые, распалась бы. Саботировав сознание человек обрекает свое сознание на историческую без-свободность, отныне оно больше не сможет с ясной очевидностью отличать благое от зла, и будет подчинена лишь психологическим интересам, а следовательно не свободное сознание превратиться лишь в механизм обеспечения практического существования индивида в пространстве, где отныне нет возможности для осуществления свободного акта сознательной жизни.  

    Здесь можно сказать о некой дуальности состояний. Перед кем несет ответ индивид сознания? Перед Богом. Сознание есть точка здесь и сейчас. Сознания нет как в прошлом так и в будущем и оно держит само себя в качестве — есть. А перед кем несет ответ человек формы? Да он включен в культуру и социум, но оценку он совершает так же из точки сознания. Но сознание как наличествующее здечь и сейчас, и только здесь и сейчас оперирует историчностью в которой оно происходит. И эта историчность есть важное условие ответственности сознания. Ответственность же происходит (или не происходит в тех случаях кода сознание не оперирует своей историчной предпосылкой) из самого бытия данного сознания и либо присуще ему как фактор соизмерения себя и мира, либо не присуща как совершенно новое событие. Где же причина по которой сознание либо оперирует историчностью либо полностью опускает факт историчности? 

    И здесь перед нами встают два вопроса. Во первых как сама этика коррелирует с сознанием? Наличествует ли этический закон в самом сознании? Христианская этика говорит — да наличествует (вторя древним грекам и в частности Сократу). И следовательно, злодеяние твориться не сознательно, а из психологического состояния, из животной природы субъекта, по вине первородного греха. Отвечает ли в таком случаи сознание за те злодеяния которые творятся в моменты его отсутствия? И да и нет, мы попадаем в туже дуальность что и ранее. По своей природе — нет, но по возможности — да. И возникает следующий вопрос о сознании как о том, что наличествует только здесь и сейчас, и не привязано к истории; и о сознании которому приходиться оперировать историчностью своего носителя, а точнее о том с чем приходиться отождествлять себя сознанию. Встает вопрос о наличии или отсутствии субъекта сознания. В равной степени можно сказать что субъекта может не быть, ситуация где Я или тело Я фиктивно (как в буддизме) или лишнее и мешающее (как в христианстве); или где субъект сознания определено есть (как в философии древних греков). Сознание и там и там остается независимым событием, но осмысляется уже как случившееся разным способом. 

    В этом смысле покаявшийся христианин мыслит свое Я-тело, как тоже явление в истории, но сознание в свою очередь мыслиться как новое. Иная ситуация. Через раскаяние меняется структура сознания, но само сознание этически осознает ту форму злодеяния (которая будет существовать хоть и как историческое, ведь сознание сменив свою структуру порывает с прошлым Я и начинает новое Я) которая навсегда останется закрепленной в Я как в форме само-осознания, и осознавая это этически требует произведения и сущностных изменений. Необходимость сущностях изменений лежит в том что только произведя эти изменения продолжит существовать само событие дуальности сущего — Я, и бытия — сознания. 
    Требуется ритуал, без которого (раз мы задаемся этим вопросом вытекающим из, например, бытия чести) сознание фактически не может произвести качественное изменение. Ритуал раскаяния, в этом смысле тождественен по своей природе, ритуалу ухода в аскеты, или ритуальному самоубийству, как единственному способу смены структуры сознания или уничтожения его обладателя. Разумеется я беру крайние формы. Покаяние и уход в аскеты есть то событие когда историчность Я и сознание, коррелирует как условие существования, не столько сознания сколько само Я. Вопрос о месте Я в свою очередь предельным образом варьирует в разных культурных парадигмах, и сходится пожалуй только через ту сложность и неоднозначность которая сопутствуют определения Я.

    И здесь возникает очень важный момент. Ведь само Я обладает своим собственным Бытием, и оно не связано с сознанием на прямую. Бытие Я есть та форма с которой сознанию попросту приходиться иметь дело. Фактически бытие Я формируется под воздействием множества факторов. Это и психика, и этос, и социум, и цивилизация, и культура, и природа etc. Сознание, в принципе, может даже и не участвовать в формировании бытия Я, но только через формирование при помощи сознания, этот процесс будет не столь стихийным. Сознание есть лишь возможность формирования Бытия Я. И здесь я прошу принять то определения бытия Я которое заключается в разнице между Я, и сознанием; при том что в различных практиках Я может быть полностью устранено через сознание (буддизм в частности). Здесь бытие Я есть онтологическая форма существующая через свой историзм, где сам историзм обладает своим непосредственным Бытием. И здесь перед нами встает важнейший вопрос философии: есть ли универсальный Закон Бытия которой распространяется не только на сознание, но и на сущее; а если проще: есть ли универсальное онтологическое основание у этики в частности? 
    Но прежде нужно внести важное пояснение. Честь и достоинство есть формы которые могут распознаваться исключительно сознанием, так как на предметном уровне своего выражения, любой этический закон может быть подменен. Честь выражаемая в Мире предметно может совпасть с симуляций чести выраженной предметно, точно так же. Основное условие наличия чистого сознания есть свобода. Свобода в данном случаи не имеет никакого отношения к социальной, культурной и абсолютно любой области жизненного мира. Не имеет и отношение к свободе выбора. Свобода это не обремененность предметной приятностью, это отсутствие предмета "зачем", — не зачем. Честь, достоинство, не имеют предметной цели, не могут быть связаны выгодой или другим предметным полаганием, а если связаны, то знание не свободно, а следовательно мы имеем дело не с подлинным душевным актом, а с тем что симулирует подлинный душевный акт. И здесь мы можем вспомнить примеры из индийской или греческой философии, сходящихся здесь в отношении того как отличается благой поступок от не благого. Благой поступок происходит от благого помысла, и не важно к каким последствиям он может привести, станет ли кто-то от этого счастлив, или погибнет. Не благой поступок есть тот поступок который совершается с не благой мыслью, и не важно приведет он за собой смерть, или благодать для тысячи людей, он все равно останется — не благим поступком. 
    Итак снова, вопрос: есть ли универсальный Закон Бытия которой распространяется не только на сознание, но и на сущее, есть ли универсальное онтологическое основание у этики в частности? Ответа на этот вопрос — нет. Но можно сказать, что даже если этого универсального основания нет, то есть люди которые Хотят чтобы оно Было, и Следуют ему по велению Необходимости следовать ему. Следуют через ритуалы и сознательные практики дабы оно наличествовало, было, обладало Бытием, просто потому что в этом есть Потребность и Необходимость, как в форме осуществления Бытия чести, достоинства, и других этических качеств в нашем Мире. В конце концов, подлинный этический поступок — это необходимость. Необходимость берущаяся потому что не можешь иначе, не можешь будучи абсолютно свободным. 

Легализация. 

вобода в прямом и животном своем значении есть непреклонное следование за своими желаниями, и это следование может остановить исключительно столь же стихийная невозможность осуществления желаемого. Это ситуация природы, или правило сильнейшего. В этом же смысле животное может позволить себе все то, на что у него хватит сил. Оно может убить животное слабее себя, но на тех же основаниях может быть убита более сильным животным. Ситуация стихийного противостояния. Однако через эту животную свободу,мы чувствуем то, чем является для нас цивилизация. Культура заставила нас вложить в цивилизацию некую часть нашей стихийной и животной свободы, так чтобы мы не могли ею пользоваться и имели право ожидать от других того же самого. Мы живем в мире где часто происходят ситуации когда один должен убить другого, ведь по прежнему происходят войны. Но цивилизация принуждает людей  убивать цивилизованно. Например без причинения невыносимых страданий.
    Бракосочетание закрепленное в христианской традиции есть сакральный обряд закрепленный в традиции культуры и языка. Через бракосочетание регламентируется то будущее пары, как во время их совместной жизни, так и после смерти. Именно закрепление, через событие сакрального акта, где перед лицом Бога супруги доказывают через слово свое намерение и есть непосредственный культурный, феноменологический и экзистенциальный смысл церковного бракосочетания. 
    В дальнейшем, по ходу бюрократизации отношений между людьми, брак был включен и в сам бюрократический процесс. Были закреплены права людей вступивших в брак, их обязанности, их отношение с государством. В дальнейшем,  для многих, само подтверждение этих правил, уже перед лицом государства, подменило собой само значение брака. Образуются гражданские браки, где "скрепление" людей происходит через акт фиксации их договоренности в социальных учреждениях. Церковное бракосочетание становится не обязательным атрибутом. При этом, конечно, нюансы связанные с ритуалом по прежнему продолжают фигурировать. 
    Легализация однополых браков сводится, как правило, к пожеланию геев и лесбиянок иметь те-же права в отношении своих любимых людей и государства, что и люд традиционной ориентации. 
    Единственным аспектом несогласованности подобного пожелания и ситуации ее возможности выступает историческое, христианское значение брака. При этом, в первую очередь, сама проблема становиться в первую очередь семиотической, то-есть вопрос в словах. Гражданский брак, по факту, не связан с церковным браком, так как из него изъято событие слова перед Богом. Сакрального и  при этом Христианского акта во время регистрации гражданского брака не происходит. Так-же нужно отметить и то что, не так много людей в наше время скрепляют себя через Церковный брак. Другим, но уже в значительной мере уступающим по важности моментом является вопрос о возможности проведения церковного бракосочетания над однополой парой. 
    Свобода духа есть совершенно отличное от животной свободы. Свобода духа есть бытийствование индивидуального сознания, то-есть себя как возможности осуществления беспричинного акта (животная свобода всегда канализируется в причинное). При этом, по удивительной причине, бытийствующий дух есть беспричинно стремящиеся к заботе о мире. Необходимость заботы есть беспричинное стремление. Вспоминая слова Мартина Лютера "На том стою, и не могу иначе.  Бог помогает мне. Аминь". 
    Грех есть глубоко индивидуальная ситуация смерти (бездействия) человеческого Духа во время совершения греха. В ситуации греха человек лишается возможности осуществить свободу духа. Ситуация греха глубоко индивидуальна по той причине, что никто кроме самого человека участвующего во грехе не может ее зафиксировать. Но фиксация греховности подчас не совершается и им самим, по причине слепоты накатывающей на человека во время совершения греха. Повторяя — грех есть ситуация при которой человек лишается свободы духа, которая беспричинно тяготеет к заботе о мире.
    Греховность ситуации гомосексуализма но очевидна прямо. Если мы возьмем любящую пару, где мы можем найти их греховность, и в чем она выражена? Мы опускаем возможность похоти и прочих не индивидуальных моментов, то-есть того что точно так же может существовать и в гетеросексуальных парах. Индивидуальная проблема этих отношений сводиться к нескольким несчастьям. Первое несчастье жить отличным от большенства, и не иметь возможности выражать свои чувства тем же образом что и большенство. Второе несчастье это дефективность на уровне единения тел. Тела не подходят для их гармоничного существования, венцом чего является невозможность завести детей. Греховность приходит сюда через страх, злость, невежество. Те аффекты которые нельзя избежать сталкиваясь с тем, что несчастью не учла природа. Геи и лесбиянки есть те люди, которые, к сожалению, вынуждены сталкиваться с этими несчастьями, которые будут рождать в них психологические процессы (страх, злость, невежество etc.) умерщвляющие Дух в моменты столкновения с ними. Это предпосылки, и здесь нужно сказать с предельной откровенностью, — эти аффекты животной психики наполняют нас неустанно. Церковь имела перед собой идеал ситуации полного удаления аффектов из жизни человеков, или механику противостояния им, но в нашей обыденной жизни, как часто мы сталкиваемся со своей собственной духовной свободой? Гомосексуальность это несомненно смертный грех, так это ситуация безустанного порождения процессов убивающих дух, но это на одну ситуацию больше чем комплекс смертных грехов уже вложенных в нас с самого рождения. Гнев рожденный в осуждении,  злость рожденная в невежестве, страх рожденный из неведения, появляющиеся в людях при столкновении с гомосексуальностью точно так же убивают возможность бытийствоания свободного духа.
    Можем ли мы противостоять нашему негодованию при столкновении с целующиеся гей парами; той реакцией которая возникает моментально как аффект? Полагаю что это невозможно. Следует ли нам провести антропологическую деконструкцию нашего естества дабы убрать это ощущение. Нет, с одной стороны это все еще невозможно, а с другой эта реакция есть наше здесь-бытие, и оно таково дня нас здесь и сейчас, и значит служит чему-то. Это ситуация различных антропологических приматов. Но как нам следует поступить? Полагаю что нам следует обратиться к культуре и цивилизации. Нам следует вспомнить условия при которых формировались те положения, которые закрепились в нашем языковом репертуаре как положение: "вести себя прилично" или "вести себя культурно", и в очередной раз отдать цивилизации часть нашей свободы для того чтобы наше поведение не вызывало злость у окружающих, а их поведение не вызывало злость у нас. То-есть в очередной раз договориться, и договориться без видимой практической выгоды для тех и для других, но с стремлением к благу для первых и вторых. Стороны должны позаботиться не о выгоде для каждого в частности, геи, гетеросексуалы, лесбиянки — не должны вытребовать для себя выгодные права, а должны позаботиться о благе для тех кто их не может понять, и надеяться на то, что те кто их не понимают поступят так же, так как основа культурного, морального поступка на котором стоит вся современная культура ценностей есть продукт бескорыстная и забота о другом; и только в этой ситуации мы сможем сложить правила (в отличии от ситуации где каждый ищет выгоду себе, так как эта ситуация начала бесконечных прений и перетягивания одеял "обиженных") приличия и культурного поведения внутри общества, которое реализует этот закон через свое стремление к благу, что будет являться гарантом его исполнения. 

Произведение не может врать. 

  

роизведение есть единство символа и вещи. Символ как образование приводящее сознание человека к единению с собой. Вещь — форма прихождения бытия как "вещь есть". Произведение является символом поскольку способно соизмерить состояние сознания человека с собой. Произведение является вещью как наличное и как есть. Сознание соизмеренное с наличным: вещественным, через дуальность символ-вещь, есть сознание созерцающего. Из подобного состояния сознания удаляется психологическое надумывание, или любая интенция к суждению, что можно назвать — абсолютной честностью. 

    Абсолютная честность есть то состояния сознания в котором сознание единится с миром и содержит в себе ровно то что мир дает ему в себе содержать. Абсолютная честность это изъятия надумывания и думанья о мири, изъятия представления о мире, и даже в каком-то смысле снятие вопроса мира в сознании, по причине тождества сознания и мира в момент абсолютной честности. Тождество и равность вещей предпологает невозможность вмещения этих вещей в друг друга, именно так мы не можем вложить одну чашу  в другую если они равны в размерах. 

    В этом смысле абсолютная честность есть состояние при бытии, и следуя далее — погружение в абсолютную честность задает тождество сознания человека и бытия. 

    Произведение в момент своего создания может является символом задающим качество сознания автора. Разумеется подобное происходит при условии абсолютной честности, то-есть через единение сознания и произведения. 

    С одной  стороны, через символ, которым является произведение (состояние создания произведения) автор оказывается при бытии. С другой стороны автор оказывается при бытии через честность, получает способность "создавать" произведение.

    Однако, если человек не честен, психологичен, руководствуется выгодой etc., то произведение которое он "создает" все равно не может оказаться ложным. Суть произведение — вещественность, или бытии как вещь. Вещь не может быть ложной, как камень, дерево etc, не могут быть названы ложными, так и сочинение для струнного квартета не может быть ложным. "Созданные" человеком произведения честны. Они сохраняют способность приводить бытие к зрителю, будучи безродными по "автору". Из этого следует что произведения приводимы не автором, не состоянием автора, а приводимы через автора даже без его воли на то. Автор в состоянии абсолютной честности, находиться при бытии через состояния творения, или через символ творимого, но сама вещьность произведения приходит через него, но сама. Как не дорога двигает путника к его дому, но лишь приводит его по себе, так и "автор" приводит произведение в мир, чувствуя это единя свое сознание с бытием и произведением, или не чувствуя это. В последнем случаи он лишь лишает себя возможности единения своего сознания и бытия. 

    Далее можно сказать что автор — есть проводник по которому спускается произведение; зритель — есть тот кто может констатировать произведение; а дом произведение откуда оно приходит есть бытие. Произведение есть пришедшее в созерцающего бытие через себя. 

    "Ложностью" произведения в нашем языке называется положения многими порядками ниже выше сказанного. "Ложность произведения" есть возможная ситуация внутри языка когда произведение принимается как знак или психологический предикат, и в этом же отношении отрицается как "ошибка" в рамках принятого за норму (общественную или индивидуальную) языка. Произведение в данном случаи не является произведением так как оно лишено возможности участвовать в дуальности в качестве символа.